моя страница - TYURIM
История, легенды, сказания...
Легенда об озере Шира
Светлая память Светлане Павловне Ломкиной
В далекое время уводят страницы
Предания этой древнейшей землицы.
Когда от потопа следов не осталось,
Покоем и негой земля наслаждалась.
Покрылись травою степные просторы,
Бесчисленным лесом – высокие горы.
Спокойно жилось здесь хакасскому роду
В согласии с вечной, суровой природой.
Достаточно духов они ублажали,
Не знали ни в чем ни нужды, ни печали.
В роду том сверкала жемчужиной нежной
Шира, как весенний цветок белоснежный.
Красою своей всех парней покорила,
Да взглядов она никому не дарила,
Ждала, что судьба нареченного друга
Пошлет за терпенье и кротость в заслугу.
И вот Силиг-парня она повстречала,
Невестой ему долгожданному стала.
Прошла мимолетного счастья минута,
Надолго оно не нашло здесь приюта.
Шира на глаза злому духу попала,
Женой, захотел он, ему чтобы стала.
Силиг-оол вызвал на бой злого духа,
Семь дней и ночей доносилось до слуха
Людей, как сражались в степи они гладкой.
Шира наблюдала за боем украдкой.
Где кони вскопытят – появятся сопки,
Случайные звери уходят в даль робко.
Где саблей махнут – станет место то логом,
Осталось уже до победы немного.
Но дух изловчился, нанес саблей рану,
И кровью окрасились стебли бурьяна.
Любимого гибель Шира увидала.
Упала на грудь ему и зарыдала.
Схватить захотел злой дух девушку силой,
Защиты у Солнца она попросила.
О смерти молила отчаянно, страстно.
От слез Шира озером стала прекрасным.
Вполнеба Мать-Солнце зарделось зарею,
Силиг-богатырь - обратился горою.
Сияет жемчужиной озеро наше,
Второго нет в мире целебней и краше,
Зимою и летом здесь видим мы лица
Татарина, русского и украинца.
Со всей необъятной Российской державы
Стремятся к нам люди здоровье поправить.
Рабочий, учитель и пенсионер
Мы рады вас видеть, друзья, изеннер.
Изеннер – здравствуйте
Оол – парень
Силиг - красивый Светлана Павловна Ломкина. Шира 2010 год.
Курорт "Озеро Шира" конец IX, начало XX веков
Большой Салбыкский курган
Археологи установили, что курган был сооружен в конце 4 века до нашей эры. Нашли и каменоломни, в которых 2400 лет назад люди добывали камень для этого строительства. Они оказались на берегу Енисея… за 70 километров от кургана!
Над тщательно размеченной площадкой многотонные стелы. Какие приспособления использовались для этого, осталось неизвестным, т.к. строители разобрали их после окончания работ. Археологи проследили, что для правильного размещения этих глыб / каждая была повернута узкой и более высокой стороной к востоку / применялись в качестве рычагов 10-15 лиственничных бревен диаметром до 30 сантиметров каждое. Вероятно, к ним привязывались арканы, за которые тянули десятки крепких человеческих рук. Изменять положение стелы по продольной оси древние строители приноровились с помощью огромных лиственничных пней, забивавшихся сбоку в яму деревянной ручной бабой.
После того как стоймя поставленные монолиты оконтурили площадь будущего кургана, началась работа над сооружением сплошной каменной ограды. Ее должны были составить огромные каменные плиты, врытые ребром между вертикально вкопанными стелами. Их привезли из каменоломни за 15 километров от кургана. Затем внутри древней строительной площадки возвели наклонную земляную эстакаду. Снаружи она была вертикальной, и для этого ее облицевали бревнами, в углах рубленными в обло. На эту эстакаду и вкатывались на катках плиты будущей ограды и, зависнув над отвесной деревянной стенкой, с грохотом падали в подготовленные у ее основания траншеи. Катками служили сухостойные стволы лиственниц по 7-8 метров длиной, специально найденные в горах и таежных пожарищах и волоком на арканах доставленные в Салбыкскую долину.Созданная таким образом сплошная каменная ограда / концы плит заходили друг за друга/ всюду имела одинаковую высоту – 2 метра. Для этого плиты предварительно обмеряли и для каждой выкапывали траншейки нужной глубины / от 0,8 до 2 метров, в зависимости от размеров плиты/. Когда же плиты уже стояли, проход между ними и эстакадой полностью засыпали землей. Над этой площадке выше плит ограды возвели стенку из плашмя положенных без всякого раствора каменных плиток. Вместе с этой кладкой ограда поднялась над землей на 3 метра. Внутри этого-то квадратного двора, с восточной стороны имевшего обозначенный особыми плитами и стелами вход шириною 5 метров, и возвели из пластами нарезанного дерна огромную пирамиду в 25-30 метров высотой.
Многие сотни людей долгое время трудились над сооружением Салбыкской гробницы / у стен ее археологи нашли остатки небольших шалашей, в которых жили строители/. Это был не просто тяжелый, но и очень опасный труд. Глухие удары падавших в траншеи каменных плит, скрип рычагов и ритмические команды нередко прерывали полные ужаса и муки ерики придавленных огромном грузом людей, стоны тех строителей, малейшая неловкость которых навсегда оставляла их калеками. Жертвы были неизбежны и многочисленны. Ясно понимавшие это люди старались обезопасить себя, прибегая к распространенному в древности «способу»- приношению умилостивительных даров своим свирепым божествам. При раскопках Салбыкского кургана выяснилось, что у его угловых камней были принесены кровавые жертвы- строителями были убиты трое взрослых людей / один из них был связан/ и ребенок.
Для чего делалась вся эта до мелочей продуманная многотрудная работ? Чтобы ответить на этот вопрос и на многие другие стоящие перед наукой вопросы, и велись три лета подряд нелегкие раскопки Большого Салбыкского кургана.
Оказалось, что для сооружения гигантской земляной насыпи внутри каменной ограды соорудили деревянный склеп в виде усеченной пирамиды. Его потолок, устроенный из шести слоев крест-накрест положенных бревен, имел высоту 2,5 метра/ верхнее основание склепа пирамиды было 8х8 метра, нижнее- 18х18 метров/ и накрывал двухметровый глубины яму / 5х5 метра / , в которую был опущен сруб в четыре венца. Особенно интересно, что весь этот склеп и внутри, и снаружи был покрыт толстым слоем ослепительно белой бересты. В эту гробницу вел бревенчатый , крытый колотыми досками коридор , также украшенный слоем бересты. Примечательно, что этот коридор шел не к устроенному в каменной ограде восточному входу, а был направлен в противоположную сторону и начинался от западной вертикальной стелы глухой стороны внешней ограды.
Особенно важно, что в этом маленьком, по сравнению со всем окружением, домике похоронили одного старца-воина. Выходит, вся эта титаническая многодневная работа сотен людей была произведена для того, чтобы похоронить одного старика? А огромный Салбыкский курган, эта пирамида из земли и камней- гробница одного человека? Да, это так. Но, установив назначение величественного памятника древности, рано еще полагать, что на заданный вопрос о смысле великой работы предков дан полный ответ. Что побудило людей построить для одного старца такое захоронение? Вряд ли причину всех затраченных на это усилий можно видеть в чувстве простого уважения родственников к памяти почтенного человека. Надо полагать, ключ от загадки Салбыкской пирамиды можно отыскать в той же связке, в которой история человечества хранит ключи и от тайн египетских пирамид, и от гробниц ассирийских и персидских, индийских и китайских, да и многих других владык древности. Старец, похороненный в Большом Салбыкском кургане 2400 лет назад, конечно, не был фараоном или шахиншахом, не был он и раджою или императором. Но раскопанный в хакасской степи курган , несомненно, яыляется могилой человека, могущественней которого 24 века назад в здешних краях не было никого. В этом смысле его можно было назвать царем Хакасско- Минусинской котловины.
Рядом с останками этого царя археологи нашли скелеты шести других людей. Часть их были членами его семьи, а другие- верными рабами, убитыми специально на погребальной церемонии. За своим владыкой в могилу сошли женщины- служанки и два молодых воина, которые должны были ублажать и охранять его на том свете. Совершенно ясно, что власть этого старого человека распространялась и на жизнь, и на смерть своих подчиненных. К воображаемой картине строительства сибирской пирамиды, к тому скоплению людей и животных, которые, несомненно, участвовали в этой огромной работе, как видим, необходимо добавить еще и последний штрих- вьющихся вокруг напряженных в труде тел всадников на играющих лошадях, мелькающие в их руках плети , витые концы которых под злобные крики безжалостно опускаются на вздувшиеся мышцы спин и рук. Под стенания и слезы одних и торжествующие крики других, в непосильной и подневольной работе возникло 23-24 века назад первое на берегах Енисея государство
Предлагаю для ознакомления работу Боградского краеведческого музея
"Большой Салбыкский курган" автор: Дельвер Н.И.
Удивительные загадки до сих пор хранит Южная Сибирь. Все здесь пронизано историей и тайной. Взять хотя бы курганы. Их здесь тысячи. Своими силуэтами эти странные сооружения напоминают величественные египетские пирамиды или ацтекские храмы. Меж тем это-то и есть самые настоящие пирамиды. Хотя долгое время даже для историков это оставалось самым настоящим откровением. (скачать работу)
Божество Умай
В хакасском шаманизме бытовали различные представления, обрядово- культовые действия и запреты, направленные на защиту рожениц и новорожденных. Божество, под охраной которого находилось материнство и младенчество, именовалось Умай.
Зарождение человеческой жизни, как утверждала шаманская вера, происходит в верхнем мире, на девятом небесном слое.
Там растет священная береза, на ветвях которой, как листья, висят зародыши детей и скота. Испрашивая у добрых духов рождение ребенка, люди обращались за помощью к шаману. Шаман по этому поводу устраивал в юрте хозяина камлание. Проходило оно следующим образом. В земляной пол у изголовья очага втыкалась березка, ее вершина с привязанной белой лентой / чалама / выходила через дымник юрты наружу. На одну из веток березки подвешивалась маленькая, изготовленная из бересты колыбелька. Шаман садился у изголовья очага справа, на место, где полагалось сидеть хозяйке, хозяин располагался на левой стороне от очага. Шаман камлал без бубна и колотушки. В его руках было опахало в виде ветки березы или куска бересты. Он набирал полную грудь воздуха, дул на березу и размахивал опахалом, создавая легкое дуновение ветерка. В этот момент с небес через дымник в колыбельку падала вместе с человеческим зародышем Умай.
Умай оберегала эмбрион в период беременности, помогала при родах. Она постоянно находилась рядом с новорожденным до тех пор, пока он не начинал говорить и ходить, то есть осмысленно воспринимать окружающий мир. Умай ухаживала за ребенком, мыла ему личико, прочищала ресницы, приглаживала волосики.
Различные действия в поведении ребенка в колыбели связывали с Умай. Если ребенок улыбался или вдруг смеялся во сне или наяву, что – то бормотал , махал ручками, это значит- с ним разговаривала и играла Умай. Когда ребенок вел себя беспокойно, плакал, это означало - Умай куда- то отлучилась. Тогда – то и подкрадывался злой дух, который посылал на ребенка болезнь или даже похищал его душу.
В обычной речи слово Умай нередко упоминалось как синоним слова душа. Однако в шаманской терминологии эти понятия не совпадали. Умай оберегала ребенка до четырех- пяти лет, в то время душа ребенка еще формировалась. Когда же процесс ее формирования завершался, связь с ребенка с Умай прекращалась.
Сагайцы считали, что злой дух, которого они называли Кара Умай / Черная Умай/, проникает в жилище и поселяется в детской колыбельке. Для его изгнания приглашали шамана. Он предлагал родителям сделать из тряпок куклу, которую клали в колыбель вместо ребенка, и во время камлания помещали на небольшой плотик и отправляли по реке в землю умерших.
Для охраны здоровья ребенка использовались различные обереги. Так, для мальчика изготавливается миниатюрный лук / длина 12 см, ширина 3 см / и стрела с прикрепленным к ней кусочком заячьей шкурки или бересты, его заворачивают в тряпочку, складывают в мешочек и кладут в колыбель или привязывают к ней на шкурке.
Для девочки кладут в колыбель кусочек холста, нитки и миниатюрное веретено длиной 12 см. Эти обереги считались символическим изображением Умай. Однако считать лук и веретено иконографическим изображениями Умай, видимо, нельзя, хотя бы по тому , что их символизм разнополый, то есть один оберег адресован мальчику, другой- девочке, а Умай- божество женского пола. Поэтому лук со стрелой и веретено были просто символическим вместилищем Умай при исполнении ею охранительных функции.
Под обереги ставили чашку с угощением для Умай, в ней обычно была пища в виде кашицы из толокна с маслом, кедровые орешки, и никогда не наливалась арага, которая обычно предлагалась остальным духам. Чтобы дети «стояли», то есть были здоровыми в соответствии с шампанскими представлениями, совершались различные ритуалы и обряды. Перед тем, как положить первый раз новорожденного в колыбель, в нее клали ножницы, нанизанные на веревочку металлические пуговицы и различные побрякушки. Затем сильно раскачивали колыбель, содержимое в ней гремело и отпугивало злые силы.
Болезни людей шаманизм связывал с вселением в человека злого духа / ильче /. Лекарская практика шамана, наряду со средствами народной медицины, строилась на том, чтобы злого духа обмануть, задобрить или изгнать. Иногда новорожденного ребенка, где до этого умирали дети, фиктивно передавали в другую семью или давали специально некрасивое, непривлекательное имя. Бывало и так, что после камлания больному давали новое имя, и когда его называли прежним именем, он отзывался только на новое имя, и дух болезни терял его. Практиковалась подобная мера в тех случаях, когда заболевание протекало в виде периодически повторяющихся приступов.
Таким образом, охрана подрастающего поколения составляла важнейшее направление в мировоззрении и обрядово- культовых действиях шаманизма в Хакасии. Особая роль в этой сфере принадлежала доброму божеству Умай.
А.Гладышевский
кандидат исторических наук 1992 год
фрагмент плиты Вселенной
поминальные камни степи
Эротика древних
Чебаки. Дом Цыбульского, Иваницкого. (1870 год, 19 век)
Иван Васильевич Кулаев. (1857-1941) Под счастливой звездой. Записки русского предпринимателя. (отрывки из книги)
Цыбульские и Иваницкие
Хочу воскресить в своей памяти образы некоторых выдающихся людей, с которыми мне приходилось сталкиваться еще во времена моей ранней молодости. Встречаясь с такими людьми, я старался заимствовать у них жизненный опыт, который вообще дается людям не так легко, как это обычно думается, и прислушивался к их умным речам и замечаниям.
Надо признаться, что мы, таежники, не могли похвастаться богатством наших разумных развлечений. Увлекались мы больше всего охотою – этот спорт у нас стоял на первом месте; далее в свободные часы следовали встречи мужчин, беседы между ними обо всем понемножку, нередко об охотничьих же похождениях, затем частенько практиковалась игра в карты, в азартные игры.
На рождественские праздники супруги Цыбульские обычно приезжали из Томска в Чебаки, на свою дачу; и вот эти выращенные в оранжереях апельсины подавались тогда к столу, хозяева угощались сами, угощали и гостей, приезжавших к Цыбульским с рождественскими визитами.
По конторским отчетам, содержание дачи Цыбульского обходилось ему ежегодно в 40 тысяч рублей. Надо заметить, что эта дача служила одновременно и золотопромышленной резиденцией Цыбульского, имевшего ряд приисков в Ачинско-Минусинском районе.
Захар Михайлович Цыбульский был выдающимся местным самородком. Уроженец Минусинского округа, он по своему физическому типу напоминал несколько местных инородцев, но был высокого роста и имел весьма мужественный вид. Родословная его мне неизвестна, да, кажется, в нашем крае она была мало кому известна вообще. Это значило, что Цыбульский был обыкновенным смертным, выбившимся в люди своими личными способностями и силой воли, а не через протекцию сиятельных и сильных своим влиянием бабушек и тетушек.
Я знаю только, что Цыбульский учился в большом торговом селе Абаканском, казачьей станице, расположенной по реке Енисею, в пределах Минусинского округа. Как сложилась далее его жизнь в молодые годы, я не знаю.
Мое знакомство с Цыбульским началось, когда ему было под шестьдесят лет и когда он, будучи уже крупным миллионером, представлялся мне знатным, величественным магнатом; мне же в то время было всего только девятнадцать лет. Я был его соседом по разработке моих приисков в Ачинском и Мариинском округах. Разница в наших годах была большая, но Цыбульский почему-то полюбил меня с первого же нашего знакомства. Возможно, что он смотрел на меня как на юношу, которого надо опекать и поучать, хотя мне казалось, я тогда в этом не нуждался и мог вести свои дела самостоятельно.
Супруга Цыбульского, Федосья Емельяновна, по возрасту подходила к мужу. Это была веселая, беспечная женщина; хотя она по характеру и представляла контраст своему мужу, тем не менее супруги жили очень дружно. Она не противилась его деловитости, он не мешал ее жизнерадостности.
Детей у супругов Цыбульских не было. Был приемный сын, взятый еще младенцем после смерти его матери из бедной рабочей семьи. Приемыша Цыбульские вырастили, воспитали и дали ему хорошее образование: он окончил коммерческое училище в Москве. Сама Цыбульская особенно сильно любила своего приемного сына и баловала его, не стесняя в средствах. Он был усыновлен и сделан наследником всего имущества и капиталов его приемных родителей.
В благодарность за все это Аркадий Захарович (так звали приемного сына Цыбульских) причинил множество неприятностей своим благодетелям. Он в Москве проникся не в меру разными либеральными и революционными идеями, и когда по окончании школы в Москве он явился обратно в дом своих родителей, то начал открыто яростно порицать их действия и их отношение к рабочим, называя эти действия недопустимо эксплуататорскими и вредными.
Цыбульская, очень любившая своего воспитанника, немало слез пролила от тех огорчений, которые он доставлял им. Она убеждала его бросить усвоенные им неправильные идеи и прекратить попреки, которыми он осыпал их, как совсем ими не заслуженные. Однако сколько родители ни бились, но укротить своего воспитанника не смогли и с болью в сердце должны были с ним расстаться. После я слышал, что непокорный сын Цыбульских устроился на службу конторщиком к арендатору моего медеплавильного завода, Чернядьеву.
Я не берусь судить – может быть, этот протестант был по-своему и прав, осуждая действия своих приемных родителей, но он забыл, что получил образование на их средства и обязан им своим благополучием. Проще и приличнее ему было бы уйти из дела Цыбульских, как противоречащего его понятиям о справедливости, и притом уйти, не нанося тяжких оскорблений и обид людям, от всего сердца его любившим…
Кое-что из биографии Цыбульского я узнал из бесед с ним на его резиденции в Чебаках. Как он пробивал себе дорогу с самого начала, он мне никогда не рассказывал.
Биография его становится более или менее известной мне с того момента, как он стал правителем дел в канцелярии томского губернатора, будучи, видимо, привлечен к этой должности как способный и умный человек. В Томске Цыбульский женился на одной из многих дочерей Бобкова, когда-то, в старину, весьма крупного золотопромышленника. В начале 50-х годов была такая известная золотопромышленная компания: Куликов и Бобков.
По смерти Бобкова его золотопромышленные дела пришли в упадок, образовался значительный долг; стали вызывать наследников, а наследниками являлись только дочери Бобкова; все они были женщины замужние, бывшие замужем за крупными иркутскими богачами: Серебренниковым, Трапезниковым и другими. На вызов наследников все богатые зятья отказались от получения наследства, потому что долгу на наследстве было больше, чем оно само стоило.
Только один из зятьев, Цыбульский, изъявил согласие на принятие наследства Бобкова. Разумеется, по русским законам, принимавший наследство становился ответственным и по долгам, лежавшим на этом наследстве. Цыбульские, приняв наследство, ничем не рисковали, ибо у них никакой личной собственности не было, поэтому и ответственности бояться было нечего. В то же время были и надежды: авось золотопромышленное дело еще им и улыбнется…
С получением наследства Цыбульский оставил свою службу у губернатора и начал лично руководить своими золотыми приисками. Разрабатывалось у него всего пять или шесть приисков, в малых и бедных размерах. На доходы от них не было возможности покрывать долги. Кредиторы же, со своими требованиями, не переставали наседать на Цыбульского, подавали в суд ко взысканиям по векселям и требовали описи и продажи наследственного имущества с публичных торгов.
В продолжение примерно восьми лет Цыбульскому приходилось всячески изворачиваться и отбиваться от наседавших на него кредиторов, все в той же надежде, что золотое дело его наконец улучшится и тогда он рассчитается с долгами – я на себе испытывал годами подобного рода надежды и хорошо знал эти искушения. За все восемь лет счастье, однако, не улыбнулось Цыбульскому. Дело свое он все-таки вел, и вел умело, продолжая в то же время отбиваться от натиска кредиторов. За все это время он умел устраиваться так, что полиция не могла предъявить ему лично определение суда, сделанное уже в бесспорном порядке. Когда Цыбульский жил летом в Чебаках, на своих приисках, то дело по взысканию с него долгов лежало без движения в томской полиции, якобы в ожидании приезда его в Томск. Когда же он приезжал в этот город на зимние три или четыре месяца, для закупки на прииска товаров и припасов, дело посылалось к минусинскому горному исправнику, где и лежало месяцами без всякого движения.
Бывали, рассказывал Цыбульский, случаи и похуже. Однажды он был в Томске; кредиторы его и их поверенные, узнав об этом, приняли экстренные меры, чтобы объявить ему под расписку постановление суда – для этого у его дома были поставлены полицейские посты, которые должны были не допустить отлучки его из дома. И что же он придумал? Его рано утром вывез из дома дворник, спрятав его под снегом на дно короба, в каковых в Сибири обычно вывозят снег и мусор за город. Выехав так оригинально за пределы города, Цыбульский сумел оттуда благополучно пробраться к себе на прииска.
Вот так, в весьма нелегких условиях, прожил Цыбульский целых восемь лет – этот сибирский самородок был железным человеком, и его не так-то легко было сломить.
Наконец судьба сжалилась над ним и вознаградила его сторицей за все перенесенные им испытания и огорчения.
Однажды, совершенно неожиданно для Цыбульского, в дом его в Чебаках явился его сосед, некто Нагорнов. Это был служащий богатейших приисков красноярского золотопромышленника Петра Ивановича Кузнецова. Его прииска располагались по реке Кызасу, впадавшей в Абакан, в Минусинском округе. По каким-то причинам Нагорнов, заведовавший у Кузнецова разведками золотоносных площадей, был уволен со службы. Парень он был смышленый и себе на уме. Он разведал золото на небольшом ключике, который своим устьем выходил как раз к самым постройкам богатого прииска Кузнецова, по реке Кызасу. Этот прииск работался уже годы, и построек на нем создалось множество – целый городок, и постройки эти вышли даже за черту отведенного Кузнецову золотоносного участка.
Нагорнов рассердился на Кузнецова за увольнение его со службы и, в отместку своему прежнему хозяину, предложил Цыбульскому заявить на его имя разведанный им ключик. В ключике этом он нашел промышленное содержание золота, но его занимало не столько золото, сколько желание захватить, при отводе заявляемого ключика, постройки Кузнецова, вышедшие за черту его участка, и затем сорвать со своего прежнего хозяина хороший куш за право оставить постройки на чужом участке.
Цыбульский принял предложение Нагорнова. Они ночью привели на разведанный ключик несколько человек, образовав разведочную партию рабочих, и ночью же поставили на намеченном ими участке разведочные столбы, захватив в свою заявку и постройки Кузнецова.
Получив отвод себе нового прииска, Цыбульский был теперь вправе заставить Кузнецова снести с его отвода все строения.
Как они сговорились насчет этих строений, я не знаю, да это было и не так важно. Существенно было то, что в отведенном ключике разведочная партия Цыбульского нашла золото; основательной разведки Цыбульский все же сделать не смог: золотоносный пласт оказался под глубоким торфом, и работам мешал большой приток почвенной воды. Для окончательной разведки нужны были большие средства, чем те, коими располагал Цыбульский. Поэтому последний решил выехать в Петербург, чтобы подыскать себе компаньона со средствами. Такого компаньона он нашел в лице известного золотопромышленника и уральского заводчика генерала Ненюкова.
Цыбульский уступил Ненюкову половинное участие в новом заявленном им прииске за 25 тысяч рублей. Этой суммы было как раз достаточно для того, чтобы довершить разведку прииска и поставить на первый год небольшие работы на нем.
В результате этот маленький ключик дал Цыбульскому и Ненюкову один миллион рублей прибыли, за что и было дано ему название «Веселый Ключик».
Вот этот-то «Веселый Ключик» и послужил толчком к дальнейшим крупным заработкам Цыбульского на остальных, доставшихся ему по наследству приисках.
Все это, конечно, происходило еще до начала моего появления на сибирском промышленном горизонте. Мое знакомство с Цыбульским завязалось, как я уже сказал, тогда, когда он был миллионером и держал себя как родовитый аристократ. Став богатым человеком, он не скупился на пожертвования: 200 тысяч рублей пожертвовал на достройку кафедрального собора в Томске, 200 тысяч рублей дал на строившийся тогда в Томске первый Сибирский университет, на закладке которого я лично удостоился чести присутствовать.
Супруга Цыбульского также тратила большие средства на дела благотворительности. Между прочим, она содержала за свой счет женский Мариинский приют.
З.М. Цыбульский нес в Томске и общественные обязанности: он был два четырехлетия избираем городским головою этого города и служил обществу, не получая жалованья, что давало Томскому городскому управлению экономию в сумме 15 тысяч рублей в год. Зимой он пригонял в город со своих приисков до полусотни лошадей с таратайками, на коих возилась с берега реки Томи галька – для заваливания всех непроходимо грязных улиц города. Эта работа для городских нужд тоже, конечно, производилась Цыбульским совершенно бесплатно.
Несмотря на все эти исключительные заслуги Цыбульского перед городом, томские коренные купцы его недолюбливали, считая его гордецом, не общественным, по их понятиям, человеком, похожим скорее на сановника, чем на купца. Действительно, он мало подходил к кругу тогдашних купцов и их образу жизни. Сибирский купец того времени любил повеселиться нараспашку, по-своему, в теплой своей купеческой компании, зело хорошо выпить, в беседе не стесняться в выражениях – вроде всем известного тогда томского купца Евграфа Ивановича Кухтерина. Захар Михайлович к подобного рода компаниям относился несочувственно и в их гулянках никогда не принимал участия; дом свой в Томске держал с достоинством, как настоящий аристократ. Все это, разумеется, томичам не нравилось и было не в их духе, потому они и считали Цыбульского гордецом и нередко, только из-за личной ненависти к нему, во многих городских делах подставляли ему ногу.
Большой общественной заслугой Цыбульского было открытие им лечебного минерального курорта в Минусинском округе, именно озера Шира. Ему стоило немало средств, чтобы обставить курорт и сделать его популярным среди публики. Для размещения прибывавших на курорт посетителей он поставил за свой счет много бревенчатых, монгольского типа, юрт, построил курзал для танцев, с буфетом для вин; музыкантов он привозил со своей резиденции из Чебаков. Первыми посетителями курорта были представители местного горного начальства, а также красноярская интеллигенция. Потом, когда озеро Шира получило большую известность, на курорт стало приезжать много больных из других мест.
Официальное открытие курорта состоялось, если не изменяет мне память, в 1878 году, летом. В это лето я жил на своих Солгонских приисках, в 90 верстах от курорта. Здесь я получил от Федосьи Емельяновны Цыбульской убедительное и строжайшее приглашение пожаловать на открытие курорта. Хотя это и случилось в самый разгар летних приисковых работ и мне не следовало бы отлучаться с приисков, я все же принял приглашение и выехал на озеро Шира, где и прогостил около двух недель.
Теперь я расскажу читателям, как оригинально было поставлено у Цыбульского управление приисками. В районе его Чебаковской резиденции в разных местах, но не далее 100 верст от Чебаков, разрабатывались у него хозяйственными способами шесть приисков, дававших хозяину хороший доход. Летом Цыбульский жил в своей резиденции, в Чебаках. Бывало, в иное лето он и не бывает ни на одном из своих приисков. На каждом прииске им были поставлены управляющие, люди солидные, знающие свое дело, по многу лет у него служившие. Получали эти управляющие жалованье небольшое: всего по 300 рублей в год, и никогда не обращались к хозяину с просьбами о прибавке жалованья.
Нередко хорошие знакомые говорили Цыбульскому:
– Как это у вас такой-то управляющий, человек семейный и сам состоятельный, может служить за триста рублей?
Цыбульский на это отвечал:
– Дай им хоть по три тысячи рублей в год, воровать все равно будут, да, пожалуй, еще и больше, чем раньше.
Главным управляющим приисками Цыбульского состоял его двоюродный брат, Иван Матвеевич Иваницкий, высокого роста человек, очень мужественного вида, с длинными бакенбардами, похожий, по всей своей военной выправке, скорее на какого-нибудь военного командира.
Иваницкий имел большую семью: семь дочерей и одного сына. И содержал он такую семью, получая жалованья всего только 400 рублей в год. Дочерей же своих воспитывал в лучших и дорогих городских школах.
Как все это могло быть согласовано?
Цыбульский заведомо предоставлял своим управляющим возможность наживаться, но так, чтобы это не затрагивало его интересов. Достигалось это такой практикой. Приисковый рабочий, после выработки заданного ему урока, получал право уходить с лотком в указанное им место и там добывать золото в свою пользу, сдавая его потом управляющему прииском по назначенной цене. В уплату за золото рабочий получал преимущественно спирт, каковой ввозился на прииска за счет управляющих приисками – вот тут-то эти управляющие и возмещали скудость своего жалованья сторицею.
Цыбульский смотрел на это сквозь пальцы, так как его интересам эти комбинации были выгодны.
Главноуправляющий Иваницкий со своей семьею жил в Чебаках, при резиденции Цыбульского, в отдельном домике. Патрон держал его на почтительном расстоянии от себя, соблюдая строгий этикет. Иваницкий, приходя в палаццо своего хозяина, всегда держал руки по швам и стоял навытяжку, пока Цыбульский не скажет ему:
– Ну, Иван, садись.
Бывало, я с чувством изумления смотрел на подобное зрелище: ведь и приятели были, и был Иваницкий в семье Цыбульского принят как свой человек, а все же, когда это требовалось, стоял перед своим хозяином навытяжку.
Вспоминаю, как однажды летом я приехал к Иваницким. Иван Матвеевич, встретив меня, первым делом с восторгом сообщил мне новость о том, что его сын Костя убил на днях марала, то есть изюбря; это был крупный самец, в котором было 10 пудов мяса.
Костя в это время был четырнадцатилетним реалистом; он приехал к родителям на каникулы. С этой юной своей поры он стал страстным охотником, получив впоследствии в этом отношении даже большую известность.
Прошли года – и Костя превратился в Константина Ивановича и стал затем также одним из крупных золотопромышленных деятелей в Сибири. Разумеется, это был деятель совершенно другого типа, чем его дедушка Цыбульский. Он был к тому же большим счастливцем и удачником.
После смерти Цыбульского его дела и имущество перешли к И.М. Иваницкому, а после смерти последнего – к его сыну Константину Ивановичу, который и стал, таким образом, обладателем крупного наследственного имущества. Это имущество заключалось в хорошо оборудованных золотых промыслах и небольшом наличном капитале.
К.И. Иваницкий был человек неглупый и мог хорошо вести свои дела. Во время его хозяйничанья на его наследственных золотых приисках ему всегда везло. Золота добывалось там по 20 пудов в лето, на 400 тысяч рублей; это означало, что, самое малое, Константину Ивановичу оставалось до 100 тысяч рублей чистой прибыли. Но благодаря широкому размаху жизни ему этих денег не хватало. Держал он для себя два дома в обеих столицах: в Москве и Петербурге. В обоих этих городах он имел и свои скаковые конюшни.
В результате такого широкого образа жизни К.И. Иваницкий задолжал изрядную сумму денег Государственному банку. В это время ему удалось продать в Петербурге часть своих более благонадежных приисков Российскому золотопромышленному обществу, за миллион 800 тысяч рублей. Это обстоятельство дало Иваницкому возможность рассчитаться с банком и в то же время удержать за собою марку крупного золотопромышленника.
Сначала казалось, что с продажей его лучших приисков дело Иваницкого, как золотопромышленника, было похоронено, но счастье вновь вывезло его и сторицей вернуло ему потерянное. Это случилось так.
Какие-то охотники-крестьяне в Минусинском округе, охотясь на глухарей, наткнулись на рудное золото. Крестьяне, открывшие руду, мало что понимали в этом деле, но все же поехали к ближайшему известному им золотопромышленнику, Иваницкому. Они указали ему местонахождение руды и получили за это от него 3 тысячи рублей вознаграждения.
При обследовании оказалось, что рудное нахождение представляло собой какое-то неслыханное до сих пор в золотопромышленной практике напластование – это была не жила, не россыпь, а в несколько сажен земляная трещина в мягких породах, наполненная разрушенной колчеданистой золотой рудой. На вид эта руда напоминала собой железную охру. Ее легко было добывать с помощью кайлы.
Руда имела богатое содержание золота. Открытие ее вновь сказочно обогатило Иваницкого. Свой новый золотой промысел он назвал Ольгинским прииском. На этом прииске он без особых усилий и крупных затрат производил добычу руды, из коей извлекал по 20 и более пудов золота в лето. И так продолжалась эта добыча лет шесть или семь, вплоть до революции 1917 года.
Русская революция вынудила К.И. Иваницкого бежать в Маньчжурию, в Харбин, где он, как мой старый друг, поселился в моем доме. Сумел он вывезти с собой за границу до 30 фунтов золота в слитках и некоторое ценное имущество, в виде, главным образом, дорогих одежд, принадлежавших в свое время еще Цыбульскому и его жене. Среди таковых были две мужские шубы – одна на дорогом меху из камчатского бобра, другая на меху черно-бурой лисицы; затем два женских меха, соболий и черно-бурой лисицы, и другие ценные меховые вещи.
Живя у меня, он продал одну шубу, камчатского бобра, за 7 тысяч иен. Продавал он и остальные меховые вещи, но по какой цене, не знаю. Кроме сего, вывез с собой Константин Иванович на порядочную сумму и бриллиантов. Казалось, во всяком случае, безбедная беженская жизнь была ему обеспечена.
При оставлении им своей золотопромышленной резиденции в Чебаках им было закопано в землю около 6 пудов золота. Место, где было скрыто золото, находилось верстах в 20 от Чебаков; о нем знали только сам Иваницкий и его жена.
С этим золотым кладом им тоже посчастливилось. Какие-то советские агенты в Харбине уговорили Иваницких сдать спрятанное ими золото советскому правительству. Для этого Таисья Алексеевна, жена Иваницкого, женщина весьма энергичная, по уговору с советскими агентами, съездила в Сибирь, в Чебаки (кажется, это произошло в 1930 году, точной даты не помню). Там по ее указанию золото было выкопано и сдано представителям советской власти. Эта операция дала Иваницким такие финансовые результаты: по возвращении Таисьи Алексеевны в Харбин она получила здесь половину обусловленной с советскими агентами цены, именно 50 тысяч иен, а вторая половина была уплачена в Томске сестрам Иваницкого.
Казалось, что и тут счастье все еще не покидало Константина Ивановича.
За последние годы его жизни на чужбине это счастье, однако, стало изменять ему. Как-то известный харбинский вор основательно обчистил его квартиру, и многие ценные вещи его безвозвратно исчезли. Полученные за выдачу золотого клада в Сибири деньги не принесли Иваницким благополучия. Они стали раздавать эти деньги под проценты, и очень неудачно: дали 20 тысяч иен известному сибирскому коммерсанту Винокурову, и эти деньги пропали; 10 тысяч иен дали под дом, по второй закладной, коммерсанту Агееву – эти деньги тоже пропали. И вскоре дела Иваницких сложились в Харбине так, что они остались почти без всяких средств.
Хочу упомянуть здесь, что Константин Иванович не изменил своей охотничьей страсти до самой смерти. В прошлом году, глубокой осенью, он охотился на кабанов и изюбрей в районе станции Барим, под Хинганом. На этой охоте он схватил жестокую простуду, которая и закончила его земное существование.
Покойный Константин Иванович как-то сообщил мне, что за всю свою жизнь он убил 83 медведя. Быть может, многие подумают, что он, как профессиональный охотник, несколько преувеличил свои охотничьи трофеи, но я лично вполне допускаю правильность и точность его сообщения.
История Гидро
По пути как ехать на Ивановские озёра, мы проезжаем через прекрасное село Орджоникидзевское (ГИДРО). История этого села впечатляет, сколько труда и мужества в этой истории, сколько человеческих судеб здесь переплелось! Посмотрите фильм о этом селе и его людях, я думаю, что он Вам понравится, всё таки это история!
http://www.odnoklassniki.ru/video/1778584235
Воплощения Вселенной
Кромлехи представляют собою кольца из менгиров, достигающие в диаметре 100 м. Наиболее характерны для мегалитических культур позднего неолита и бронзового века Западной и Северо-Западной Европы (название происходит от бретонских слов «егот» — круг и «1есЬ» — место). При раскопках в кромлехах часто обнаруживают следы не только разнообразных жертвоприношений, но и погребений. Последняя особенность позволяет формально относить к этому типу памятников и известные в Средней Азии и Южной Сибири круглые ограды из каменных столбов, возведенные вокруг курганов в некотором отдалении от самих надмогильных насыпей.
Среди историков астрономии наиболее известен британский кромлех Стоунхендж. Исследования Дж. Хокинса доказали связь ориентировки основных элементов этого сооружения с определенными небесными явлениями. И хотя очевидна возможная связь размещения менгиров каждого кромлеха с направлением из его центра на какие— либо точки горизонта, подобное допущение остается непроверенным для большинства памятников. Оно к тому же может быть в общей форме подвергнуто сомнению по отношению ко всем кромлехам.
Отправной точкой семантического анализа кромлехов как своеобразного класса древних памятников может послужить южносибирский энеолитический кромлех, раскопанный в 1984—1985 гг. археологами Московского университета при участии автора на реке Туим в Хакасско-Минусинской котловине. В центре 82 метрового кольца из менгиров здесь находился курган. Первоначально он имел вид усеченной земляной пирамиды, заключенной в квадратную (16x16 м) ограду из каменных плит с менгирами по углам. В целом, это сооружение, как было показано, можно истолковать как образ земного мира, ограниченного горными хребтами со священными вершинами по углам и в центре. Если это так, то окружающее его кольцо менгиров правомерно рассматривать как охватывающий Землю небесный круг. Для подтверждения гипотезы вновь вспомним древнекитайскую мифологию, в которой Земле соответствовал квадрат, а Небу круг. Избрав путь от частного к общему, получаем возможность на археологическом материале признать кромлехи в целом древними воспроизведениями Космоса в форме небесного круга (в объеме — шара). Именно на этой изначальной мировоззренческой основе возникает идея ориен-тации связанных с центром осей кромлеха на определенные астрономически значимые точки горизонта — черта, столь ярко проявившаяся в строении Стоунхенджа (сравни давнюю мысль археологов об отношении кромлехов к культу Солнца, развитую мифологами до отображения в структуре мегалитов связи кругового движения солнца как соединения цикличности времени с цикличностью пространства. Следовательно, менгир или трилит, воспринимаемый нами как компонент кромлеха, нацеленный на определенную точку горизонта, в прошлой действительности мог обозначать местонахождение того или иного светила или звезды в определенный момент времени на рукотворной модели небесной сферы. Если признать, что такая ясная астрономическая направленность осей определенного кромлеха есть лишь конкретизация более общего понятия, выраженного в этих сооружениях в целом, то следует заключить, что она совсем не обязательно должна быть изначально присущей всем кольцевым мегалитическим памятникам. Поэтому лишь немногие кромлехи заслуживают названия древних обсерваторий. Необходимо также осознавать, что создавались они не столько для выполнения астрономических наблюдений и получения новых знаний, сколько ради подтверждения прочно установленных фактов, т. е. ради сохранения и передачи знаний.
Игорь Леонидович Кызласов
